99942 [СИ] - Алексей Жарков

– И он… отвечал?

– Да. Аппарат МРТ регистрировал активность головного мозга.

Женщина, не отрываясь, смотрит на бесстрастное лицо сына.

– О чём вы его спрашивали?

– Сначала это были простые вопросы, на которые мы заранее знали ответ. Это делалось для того, чтобы истолковать импульсы, разделить их на "да" и "нет". У вашего сына хорошие результаты – его ум по-прежнему способен принимать решения.

– На последней ступени… – повторяет женщина.

– Да, – задумчиво произносит врач. – Но главное, что живо его сознание. Он помнит, кто он и где находится.

– Боже… – В голосе женщины слышится облегчение и эхо слёз.

– Чудо уже то, что он остался жив. И не потерял шансы на пробуждение. После ранения в голову.

Про чудо она слышала, и не раз. И поначалу безмерно благодарила Бога, одновременно – наполненными бессильными всхлипами ночами – проклиная за то, что создатель допустил выстрелы, едва не оборвавшие жизнь сына. Чудо… оно перестаёт работать, когда твой ребёнок общается с миром лишь невидимыми глазу волнами, поднимающимися над мозгом, словно пар над сковородой. С каждым новым днём, статичным, опоясанным отчаянием и надеждой, это чудо всё больше напоминает скрипящий на зубах песок – хочется сплюнуть.

– Мой сын в темноте, – говорит женщина. Мысли вслух. Призыв к опровержению.

– Как и мы все, – осторожно кивает доктор, разводя руками, по его лицу скользит бледно-розовый отсвет. – Эта темнота – чёрное озеро, в которое люди ныряют за воспоминаниями. Или просто дрейфуют в пустоте снов.

"Что это? Очередная философская бессмыслица? Или то, что поможет моему сыну… успокоит меня?"

– Порой он не отвечает… – Врач запинается, чешет плечо вокруг бесполезного никотинового пластыря, прячущегося под рукавом гавайской рубашки. Больничный халат накинут на плечи. В медицинской практике доктор явно не ставит на "халат и галстук", как на стимуляторы повышенного доверия пациентов. Халат, правда, приходится носить, правила есть правила, а вот галстуками пусть лечат франтоватые дилетанты. К тому же, многие пациенты вообще не видят своего благодетеля, оставаясь "на дне чёрного озера".

– Почему? – не выдерживает молчания женщина.

– Возможно, слишком глубокие воспоминания. Или слишком болезненные, возводящие новую стену между Максимом и реальным миром.

– Но он вернётся?

– Этого я гарантировать не могу. К сожалению. Он может открыть глаза прямо сейчас, может через три дня, а может… Происходящие в его голове процессы – тайна за семью печатями, если быть откровенным. Медицина смогла вскрыть лишь одну-две.

"И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями, – вспоминает женщина про себя, как стихи о несбывшейся надежде. – И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землёю, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в неё".

– То, что он слышит меня и чувствует…

– Иногда, – поправляет доктор, пряча руки в карманы.

– Да, иногда. Это помогает ему?

– У вас были нормальные отношения?

– Да, но… что вы имеете в виду? Максим стал жить самостоятельно с восемнадцати лет. Это мой единственный сын. Я растила его сама, мы созваниваемся каждую неделю…

– А его отец? Вы сказали, что сами растили сына.

– Он ушёл, когда Максиму было одиннадцать.

– Что случилось? Извините, если…

Женщина рассматривает свои руки, обветренные дыханием старости.

– Он изменился. После тюрьмы… нет-нет, он сел не за что-то ужасное, убийство или… нет, он работал судовым радистом, и однажды корабль арестовали в территориальных водах какой-то страны. Где-то в Африке, кажется. Запрещённый груз или происки конкурентов. Когда Диму освободили – домой вернулся другой человек, не тот, что пытался сделать всё ради семьи, изменить мир вокруг сына… нет, он просто сдался, а потом… ушёл.

– Сын не винил вас в уходе отца?

– Нет, я не знаю… это было давно. Я воспитывала его сама. Понимаете? Мы общались, и он всегда помогал мне. Максим любил меня! То есть любит… – Голос женщины срывается, руки соскальзывают с колен, как подтаявший снег с крыши.

Врач пытается извиниться взглядом, но глаза женщины избегают этой подачки.

– Визиты близкого человека способствуют выздоровлению, – говорит доктор. – Такие случаи известны.

На это раз женщина отзывается – взглядом и слабой улыбкой.

– Надеюсь, это именно такой случай, – улыбается в ответ мужчина в гавайской рубашке с накинутым на плечи халатом.

Возможно, всё было иначе. Другие слова, другие интонации, другое почти всё – кроме неподвижного тела на больничной кровати и сутулой фигуры у её изголовья. Кроме самого Максима и его матери.

Потому что эти сценки – кусочки утерянной главы – он додумал сам. Из рассказов матери. Из собственных безбрежных снов, где било в набат прошлое, шёпотом звало настоящее и пело на несуществующих языках будущее, которое есть суть всякой фантазии.

Было, не было.

2

– Ты умеешь играть в футбол?

– Ты знаешь, что в тебя стреляли, и ты сейчас в больнице?

Нет.

– После того, как я сказал, что в тебя стреляли, ты понимаешь, где находишься и что произошло?

– Ты испытываешь боль?

…

– Ему больно? – спрашивает женщина у кровати Максима. – Мой сын чувствует боль?

Врач на секунду сжимает губы. На этот раз белый халат застёгнут на все пуговицы, подчёркивая границы личности доктора. Бежевые мужские мокасины воротят носы от женских туфель, упакованных в рваные бахилы.

– Не буду вам врать, заверяя, что боль чувствуют лишь пациенты в минимальном состоянии, сохраняющие в коме реакции на внешние…

– Доктор?

– Да, – выдыхает врач, словно ядовитое облако. – Одна из пуль прошла через череп и мозг, другая сломала ребро, задела верхушку лёгкого и пробила лопатку. Максим страдает от болевых ощущений. Даже в вегетативном состоянии. Мы спрашивали его во время сканирования. И… да, ему больно.

– Почему вы говорите только сейчас, ведь если… нельзя же так…

– Мы даём ему обезболивающие. Пожалуйста, не волнуйтесь. Воды?

Женщина отстраняется от протянутого стакана, как от скальпеля.

– Обезболивающие, когда вы их назначили?

– Как только узнали о необходимости, после сканера. Не все пациенты в таком состоянии испытывают физическую боль, у некоторых физическая боль не активирует таламус и другие участки мозга. Установив контакт при помощи МРТ, мы спросили, чувствует ли он боль. И получили ответ: "да".

"Да", – повторяет про себя женщина. И ещё раз, и ещё, стараясь воскресить голос сына, представить, что ответ предназначается ей. Доктор продолжает говорить: о том, что сканирование мозга помогло выяснить, когда лучше мыть и кормить Максима, что… но женщина не слышит его слов.

Она слышит "Да, да, да…"

А потом – эта мысль, случайная, тёплая, вязкая: "Радость. Если есть боль, должна быть и радость". Похожая на сон, на невидимую паутину, на отсутствие боли. Физические неудобства напоминают о жизни, а радость – о детстве. "Возможно, ему снится наш дом, игрушка-карусель над кроваткой, его любимая".

Женщина берёт руку сына, шершавую после просушивания и невнимательную к материнской ласке, и говорит:

– Ты должен проснуться, сынок. Знаешь почему? Потому что мы так мало говорили за последние годы. Да, я звонила, но это не то… Как дела? Что делает Аня? На работе всё хорошо? Но я не говорила о нас, только о себе, даже спрашивая о твоей жизни… Я думала о себе, хотела узнать всё ли нормально, чтобы не переживать об этом. Волновалась лишь за свой комфорт, который поддержат простые ответы. После ухода твоего отца я так долго пыталась построить новую жизнь, что забыла о поддержании старой, с тобой… вернее только и делала, что просто поддерживала, но не развивала… Максим, я люблю тебя. Очень люблю. И если ты меня слышишь, вот сейчас… знай, когда ты проснёшься, мы поговорим. О нас. Обо всём, что произошло за эти годы. – Женщина поднялась, не замечая врача, не замечая делящих лицо слёз. – Только проснись, хорошо? Максим, слышишь? Открой глаза, и мы поговорим.

Она ждёт, будто её взгляд может вернуть его к нормальной жизни, поднять тяжёлые веки. Но они даже не колышутся, лишь простыня поднимается и опускается на волнах дыхания, а под линией роста волос, торчащих щетиной (их сбрили во время операции), ровнёхонько над переносицей краснеет шрам, похожий на ожог от рублёвой монеты.

– Я буду ждать. И я приду завтра, и послезавтра. И я очень надеюсь, что там, где ты находишься… ты не страдаешь… хоть иногда. Возвращайся, сынок, хорошо? Мне не хватает тебя.

На лице доктора проступает мрачная озабоченность.

– Я хотел бы сказать, если позволите?… – начинает он полушёпотом.

– Да?

– Я понимаю, что это ваш сын, и вы сделаете для него абсолютно всё, но… вы должны понимать…